Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– В чем твоя загвоздка, дружбан?

– В том, что я не знаю, чего я хочу.

– Ясненько.

– Вася.

– Я просто сказал, что мне ясно. Я тебя понял. Это все, что ты хотел мне сказать?

– Нет, еще немножко. Я только сейчас наконец сообразил, как человек может понять, что ему делать и кем быть в этой жизни. Верней, что он хочет делать. Это элементарно, Ватсон. Надо просто отбросить те дела, которыми человеку не хочется заниматься. Потому что это легче. По крайней мере, мне вот легче понять, что я не хочу делать, чем понять, что я хочу. Ну, например, я уже сказал – насчет моей работы на мясокомбинате. Зачем я работаю грузчиком? Это разве то, чем я хочу заниматься? Нет. Не хочу. И больше не буду. Понял? Вот что я хотел тебе сказать.

– Ну, Вов, я, честно говоря, и сам тоже думал: зачем ты в грузчики подался? Занимался бы своими квартирами, если уж на то пошло. Ну выгнал тебя с фирмы твой директор… Кстати, а кто бы не выгнал, если б узнал, что ты его жену наяриваешь? Э-э, о чем я? А! Выгнал он тебя, ну и пошел он в жопу, работай просто как частный маклер, на дому. Но! Это все фигня. Теперь послушай, что я скажу. Сейчас, Вованище, у тебя есть шанс попасть в журналисты. Ты чего нос воротишь? Ты же, кажется, сам что-то говорил на тему, как плохо вздыхать и смотреть в сторону, когда друг просит тебя выслушать, да?

– Хорошо, Вась, извини. Я слушаю.

– Ну вот слушай. Сейчас у тебя журналистское задание, – Наводничий достал из кармана блокнот и полистал его. – Вот, я записал, что рассказал этот конь в пальто. Он, представь себе, друг Насти. Из Швейцарии. Зовут Томас Розенберг. В Москве – директор ресторана в «Метрополе». А на выставку он, знаешь, зачем притащился? Организовал от своего заведения напитки для презентации. Вот, слушай, – Василий стал зачитывать по блокноту. – «Специально для особых событий – пунш с мякотью клубники и бананов, процентное содержание алкоголя – пятнадцать». Это же отличная фактура для твоего материала.

– Вася, ты, конечно, будешь орать и материться, но я не смогу написать этот материал.

– Сможешь. Я тебе помогу.

– Стоп. Я не правильно сказал. Я к чему вообще и вел весь свой разговор – я не не могу написать эту заметку, а не хочу.

– Как это? Почему?

– Это не для меня, – сказал Владимир и, предупреждая протесты Василия, добавил: – Вася, я хорошо подумал и говорю тебе: это не для меня, я не буду писать это. И не хочу вообще писать и быть журналистом.

– А как же ястребы? Ты про них написал, и ты же видел, как Баринов съел это. Сожрал на раз.

– Про ястребов мне захотелось написать, и я написал. А больше ничего писать не хочу. Ты в состоянии это понять?

– Ну ты и дурак! Люди мечтают, чтобы их печатали в «Комсомолке». А тебе дали четкий заказ – значит, материал сто пудов опубликуют, а ты… Я не понимаю. Почему не хочешь?

– Э-то. Не. Для. Ме-ня.

– Не. По-ни-ма-ю.

Они постояли молча, глядя в разные стороны и тяжко вздыхая.

Затем Наводничий сказал:

– Как хочешь, Вованище. Я тебя больше уговаривать не буду. Как хочешь, то есть – как ты там говорил? – как не хочешь. Не хочешь – не пиши. Я тогда сам текст наклебздоню. Мне же больше гонорара перепадет. Гонорар – не гонорея, получай его скорее, ха-ха-ха.

– Не обижайся.

– А чего мне обижаться? Дело твое, – Наводничий вздохнул. – Ладно, черт с ней, с этой заметкой. Не для тебя, значит, не для тебя. Гм. Так ты сейчас чего, уже бросаешь меня, что ли? Побудь еще, потусуйся, хряпни пунша. Мне-то нельзя: я на работе. Гм, я только беспокоюсь, где вообще Настя-то? Ей уже пора открывать выставку. Пойдем на минуту внутрь, поглядим, чего к чему.

Вернувшись в белый зал, они обнаружили на одном из столов большой стеклянный котел, наполненный «специальным пуншем». Рядом уже потягивали этот напиток из стаканчиков с два десятка посетителей. Владимир тоже попросил у официанта пунша и, когда обернулся к залу, увидел, как в дверях возникла девушка в черном платье (та самая, что показала им Венеру и потом сидела рядом с ним у стенки), и все ринулись к ней – с поздравлениями и поцелуями в щечку.

Осташов и Наводничий в изумлении глядели то друг на друга, то на девушку.

– Ну как она нас, а? – сказал Наводничий. – Или, может, это не Лисогорская?

В этот момент некая женщина в белой блузке (нижняя часть ее наряда Осташову была не видна из-за скопления людей) приблизилась к принимающей поздравления девушке, пошептала ей что-то на ухо, и они обе двинулись в тот угол зала, где находился скрытый пологом вход в черные лабиринты. И уже оттуда женщина в белой блузке (теперь можно было увидеть, что внизу на ней длинная черная юбка) провозгласила:

– Дамы и господа! – сказала она поставленным дамским (именно дамским, а не просто женским) голосом. – «Галерея F» имеет честь представить вашему вниманию инсталляцию Анастасии Лисогорской «Возвращение». Анастасия, прошу вас.

Под аплодисменты девушка в черном вечернем платье, которую Владимир и Василий приняли за сотрудницу галереи, грациозно откинув полог, жестом пригласила посетителей во мрак бархатных комнат. Теперь не оставалось никаких сомнений, это и была Анастасия Лисогорская.

Присутствующие неспешно, гуськом потянулись к проему.

Анастасия, пропустив под полог первых зрителей, отпустила его и отошла в сторону.

Между тем, людской ручеек, текущий к черному гроту, через несколько минут не иссяк, как можно было бы ожидать, а наоборот, стал полноводней: свежие ряды публики, в основном молодежи, вваливались на выставку волна за волной.

Через полчаса в белом зале уже было тесно. Осташов в основном стоял у стены, рассматривая посетителей, многие из которых выглядели довольно экстравагантно, и время от времени совершал челночные вояжи к котлу с пуншем.

– Глянь-ка, сколько народу понабилось, – сказал, проходя мимо, Наводничий. – А ты, как я вижу, уже слегка нарезался?

Осташов действительно был слегка навеселе, но при этом совсем не весел. Он чувствовал себя чужим среди этих людей. А главное, ощущал некоторую ревность, ведь и он мог бы выставлять в галереях свои работы. Однако, перебрав в памяти картины, украшавшие стены его скромной комнаты дома, Владимир как никогда ясно понял, что ничего из написанного им на холстах не годится для выставления на суд публики. И ему стало бесконечно грустно.

Что же делать?

Стало невмоготу жарко, и Осташов бросил куртку на стул.

Желая развеять тоску, он стал прохаживаться по залу. Столкнулся в толпе с Василием.

– Это и есть светская тусовка? – спросил Владимир.

– Ну, так, полусветская.

– Ты здесь хоть кого-нибудь, кроме Насти, знаешь?

– Мелькают некоторые.

– Вон, глянь, на кекса. В смокинге и в ушанке, видишь? Вроде знакомое какое-то лицо. У него кочан, интересно, еще не взмок? Понтярщик.

– Это же Америка. Не помню, как его фамилия, но его все зовут только так – Америка. Он еще в одном фильме снимался, играл там музыканта, и в фильме его тоже звали Америка.

– Да, вспомнил, правильно, снимался. Я тоже не помню, в каком фильме, но, в общем, я понял, о чем ты. Слышь, а вон тот в сисю пьяный, ну, которого другой держит, чтоб он не рухнул.

– Какой? Тут половина пьяных или обкуренных.

– Ну тот, который сейчас к Лисогорской подгреб. В голубом костюме и розовой сорочке.

– А, ну это известный тусовщик – Вадик Бардо. Он сейчас, кажется, какую-то передачу начал вести по телеку. Кстати, я тут многих уже поспрашивал, что они думают о выставке. Пора уже и у Насти выспросить, как она, довольна презентацией?

Только Наводничий (за ним поплелся и Осташов) подошел к Лисогорской, как, опередив фотографа, ей под нос сунул микрофон на раздвигающейся ручке другой репортер:

– Пожалуйста, дайте интервью для радио Би-би-си.

– Не-а, – вяло ответствовала Настя. – Не хочется.

Радиожурналист оторопел, не привык, похоже, что столь известной конторе без особых причин отказывают в интервью.

Василий, услышав ее ответ, не стал сразу задавать свои вопросы. Он немного выждал, и когда Лисогорская, поболтав с очередной подругой, забыла, по его соображению, о бибисишнике, подступил к ней и без лишних предисловий и просьб об интервью спросил:

– Анастасия, скажите, пожалуйста, вы довольны презентацией инсталляции?

– Конечно, столько знакомых сразу увидела.

– А не могли бы пояснить свое произведение?

– Честно говоря, так неохота.

– А чем, кроме творчества, вы занимаетесь, учитесь или работаете?

– Учусь на дизайнера в Женеве. А какое это имеет значение?

– Ну хорошо, хоть что-то еще о выставке сказать можете?

– Да зачем? Вообще-то я это для друзей только сделала.

– Вы собираетесь продолжать творчество?

– Да, видимо.

– Вы следите за успехами вашего отца в политике?

– Я про политику ничего не знаю.

– А вообще как себя чувствуете в тени папы?